Письмо отцу года – Дневники и письма Франца Кафки
Письмо отцу
Написано в ноябре 1919 года, когда Кафка жил вместе с Максом Бродом в Железене (Богемия). По свидетельству Брода, Кафка послал это письмо матери с просьбой передать его отцу; но мать не сделала этого, а вернула письмо сыну «с несколькими успокаивающими словами». Письмо это часто упоминается Кафкой в письмах к Милене Есенской, Отрывки из него приводились Бродом в его книге «Франц Кафка. Биография».
Полностью письмо впервые было опубликовано в журнале «Нойе рундшау», 1952, № 2.
Дорогой отец,
Ты недавно спросил меня, почему я говорю, что боюсь Тебя. Как обычно, я ничего не смог Тебе ответить, отчасти именно из страха перед Тобой, отчасти потому, что для объяснения этого страха требуется слишком много подробностей, которые трудно было бы привести в разговоре. И если я сейчас пытаюсь ответить Тебе письменно, то ответ все равно будет очень неполным, потому что и теперь, когда я пишу, мне мешает страх перед Тобой и его последствия и потому что количество материала намного превосходит возможности моей памяти и моего рассудка.
Тебе дело всегда представлялось очень простым, по крайней мере так Ты говорил об этом мне и без разбора многим другим. Тебе все представлялось примерно так: всю свою жизнь Ты тяжко трудился, все жертвовал детям, и прежде всего мне, благодаря чему я «жил припеваючи», располагал полной свободой изучать что хотел, не имел никаких забот о пропитании, а значит, и вообще забот; Ты требовал за это не благодарности Ты хорошо знаешь цену «благодарности детей», но по крайней мере хоть знака понимания и сочувствия; вместо этого я с давних пор прятался от Тебя в свою комнату, в книги, в сумасбродные идеи, у полоумных друзей; я никогда не говорил с Тобой откровенно, в храм к Тебе не ходил, в Франценсбаде никогда Тебя не навещал и вообще никогда не проявлял родственных чувств, не интересовался магазином и остальными Твоими делами, навязал Тебе фабрику и потом покинул Тебя, поддерживал Оттлу в ее упрямстве, для друзей я делаю все, а для Тебя я и пальцем не пошевельнул (даже ни разу не принес Тебе билета в театр). Если Ты подытожишь свои суждения обо мне, то окажется, что Ты упрекаешь меня не в непорядочности или зле (за исключением, может быть, моего последнего плана женитьбы ‘), а в холодности, отчужденности, неблагодарности. Причем упрекаешь Ты меня так, словно во всем этом виноват я, словно одним поворотом руля я мог бы все направить по другому пути, в то время как за Тобой нет ни малейшей вины, разве только та, что Ты был слишком добр ко мне.
Это Твое обычное суждение я считаю верным лишь постольку, поскольку тоже думаю, что Ты совершенно неповинен в нашем отчуждении. Но так же совершенно неповинен в нем и я. Сумей я убедить Тебя в этом, тогда возникла бы возможность нет, не новой жизни, для этого мы оба слишком стары, а хоть какого то мира, и даже если Твои беспрестанные упреки не прекратились бы, они стали бы мягче.
Как ни странно, Ты в какой то мере предчувствуешь, что я хочу тебе сказать. Так, например, Ты недавно сказал мне: «Я всегда любил тебя, хотя внешне не обращался с тобой так, как другие отцы, но это потому, что я не умею притворяться, как другие». Ну, в общем то, отец, я никогда не сомневался в Твоем добром ко мне отношении, но эти Твои слова я считаю неверными. Ты не умеешь притворяться, это верно, но лишь на этом основании утверждать, что другие отцы притворяются, значит или проявить не внемлющую никаким доводам нетерпимость, или что, по моему мнению, соответствует действительности косвенно признать, что между нами что то не в порядке и повинен в этом не только я, но и Ты, хотя и невольно. Если Ты действительно так считаешь, тогда мы единодушны.
Я, разумеется, не говорю, что стал таким, какой я есть, только из за Твоего воздействия. Это было бы сильным преувеличением (и у меня даже есть склонность к такому преувеличению). Вполне возможно, что, вырасти я совершенно свободным от Твоего влияния, я тем не менее не смог бы стать человеком, который был бы Тебе по нраву. Я, наверное, все равно был бы слабым, робким, нерешительным, беспокойным человеком, не похожим ни на Роберта Кафку, ни на Карла Германна 2, но все же другим, не таким, какой я есть, и мы могли бы отлично ладить друг с другом. Я был бы счастлив, если бы Ты был моим другом, шефом, дядей, дедушкой, даже (но тут уже я несколько колеблюсь) тестем. Но именно как отец Ты был слишком сильным для меня, в особенности потому, что мои братья умерли маленькими, сестры родились намного позже меня, и потому мне пришлось выдержать первый натиск одному, а для этого я был слишком слаб.
Сравни нас обоих: я, говоря очень кратко, Леви3 с определенной кафковской закваской, но движимый не кафковской волей к жизни, к деятельности, к завоеванию, а присущими всем ЛЈви побуждениями, проявляющимися украдкой, робко, в другом направлении и часто вообще затухающими. Ты же, напротив, истинный Кафка по силе, здоровью, аппетиту, громкоголосию, красноречию, самодовольству, чувству превосходства над всеми, выносливости, присутствию духа, знанию людей, известной широте натуры разумеется, со всеми свойственными этим достоинствам ошибками и слабостями, к которым Тебя приводит Твой темперамент и иной раз яростная вспыльчивость. Может быть, Ты не совсем Кафка в своем общем миропонимании, насколько я могу сравнить тебя с дядей Филиппом, Людвигом, Генрихом
Я был робким ребенком, тем не менее я, конечно, был и упрямым, как всякий ребенок; конечно, мать меня баловала, но я не могу поверить, что был особенно неподатливым, не могу поверить, что приветливым словом, ласковым прикосновением, добрым взглядом нельзя было бы добиться от меня всего что угодно. По сути своей Ты добрый и мягкий человек (последующее этому не противоречит, я ведь говорю лишь о форме, в какой Ты воздействовал на ребенка), но не каждый ребенок способен терпеливо и безбоязненно доискиваться скрытой доброты. Ты воспитываешь ребенка только в соответствии со своим собственным характером силой, криком, вспыльчивостью, а в данном случае все это представлялось Тебе еще и потому как нельзя более подходящим, что Ты стремился воспитать во мне сильного и смелого юношу.
Твои методы воспитания в раннем детстве я сейчас, разумеется, не могу точно описать, но я могу их себе приблизительно представить, судя по дальнейшему и по Твоему обращению с Феликсом6. Причем тогда все было значительно острее, Ты был моложе и потому энергичнее, необузданнее, непосредственнее, беспечнее, чем теперь, и, кроме того, целиком занят своим магазином, я мог видеть Тебя едва ли раз в день, и потому впечатление Ты производил на меня тем более сильное, что оно никогда не могло измельчиться до привычного.
Непосредственно мне вспоминается лишь одно происшествие детских лет. Может быть, Ты тоже помнишь его. Как то ночью я все время скулил, прося пить, наверняка не потому, что хотел пить, а, вероятно, отчасти чтобы позлить вас, а отчасти чтобы развлечься. После того как сильные угрозы не помогли, Ты вынул меня из постели, вынес на балкон и оставил там на некоторое время одного, в рубашке, перед запертой дверью. Я не хочу сказать, что это было неправильно, возможно, другим путем тогда, среди ночи, нельзя было добиться покоя, я только хочу этим охарактеризовать Твои методы воспитания и их действие на меня. Тогда я, конечно, сразу затих, но мне был причинен глубокий вред. По своему складу я так и не смог установить взаимосвязи между совершенно понятной для меня, пусть и бессмысленной, просьбой дать попить и неописуемым ужасом, испытанным при выдворении из комнаты. Спустя годы я все еще страдал от мучительного представления, как огромный мужчина, мой отец, высшая инстанция, почти без всякой причины ночью может подойти ко мне, вытащить из постели и вынести на балкон, вот, значит, каким ничтожеством я был для него.
Тогда это было только маловажное начало, но часто овладевающее мною сознание собственного ничтожества (сознание, в другом отношении, благородное и плодотворное) в значительной мере является результатом Твоего влияния. Мне бы немножко ободрения, немножко дружелюбия, немножко возможности идти своим путем, а Ты загородил мне его, разумеется с самыми добрыми намерениями, полагая, что я должен пойти другим путем. Но для этого я не годился. Ты, например, подбадривал меня, когда я хорошо салютовал и маршировал, но я не годился в солдаты; или же Ты подбадривал меня, когда я был в состоянии плотно поесть, а то и пива выпить, или когда подпевал за другими непонятные мне песни, или бессмысленно повторял Твои излюбленные выражения, но все это не относилось к моему будущему. И характерно, что даже и теперь Ты, в сущности, подбадриваешь меня лишь в том случае, когда дело затрагивает и Тебя, касается Твоего самолюбия, задетого мною (например, моим намерением жениться) или из за меня (например, когда Пепа 7 меня ругает). Тогда Ты подбадриваешь меня или напоминаешь о моих достоинствах, указываешь на хорошие партии, на которые я вправе рассчитывать, и безоговорочно осуждаешь Пепу. Не говоря о том, что в мои годы я почти уже глух к подбадриваниям, какой толк от них, если они раздаются, только когда речь идет не обо мне в первую очередь.
А ведь тогда, именно тогда мне во всем необходимо было подбадривание. Меня подавляла сама Твоя телесность. Я вспоминаю, например, как мы иногда раздевались в одной кабине. Я худой, слабый, узкогрудый, Ты сильный, большой, широкоплечий. Уже в кабине я казался себе жалким, причем не только в сравнении с Тобой, но в сравнении со всем миром, ибо Ты был для меня мерой всех вещей. Когда же мы выходили из кабины к людям, я, держась за Твою руку, маленький скелет, неуверенный, стоял босиком на досках, боясь воды, неспособный перенять Твои приемы плавания, которые Ты с добрым намерением, но в действительности к моему глубокому посрамлению все время показывал мне, тогда я впадал в полное отчаяние и весь мой горький опыт великолепно подтверждался этими минутами. Более сносно я чувствовал себя, когда Ты иной раз раздевался первым и мне удавалось остаться одному в кабине и до тех пор оттянуть позор публичного появления, пока Ты не возвращался наконец взглянуть, в чем дело, и не выгонял меня из кабины. Я был благодарен Тебе за то, что Ты, казалось, не замечал моих мучений, к тому же я был горд, что у моего отца такое тело. Кстати, различие между нами и сейчас примерно такое же.
2 – Роберт Кафка двоюродный брат писателя. Карл Германн муж Элли, сестры Кафки.
3 – Леви девичья фамилия матери Кафки.
4 – Дядя Филипп, Людвиг, Генрих братья отца Кафки.
5 – Валли (Валерия) сестра Кафки.
6 – Феликс Германн племянник Кафки (сын его сестры Элли).
7 – Пела муж Валли, сестры Кафки.
www.kafka.ru
Отзывы о книге Письмо отцу
Я не фанат Кафки. Мне непонятны его произведения, его мысли, суть самого автора. Но это ‘письмо к отцу’. Я любила своего отца, исходя из этого, я люблю читать об отцах, мысленно сравнивая их между собой. И, разумеется, это письмо Франца к отцу не стало исключением.
Франц пишет, что с детства был слабым и хилым ребёнком, в то время как его отец являлся для него прообразом всего сущего. Наверняка, вы, читатели, можете так же сказать о своих отцах. Ведь автор прав – наши отцы влияют на нас едва ли не сильнее всех. Если только вы окунётесь в воспоминания, найдёте несколько моментов, в которых ваш отец казался вам выше всех остальных отцов на планете.
Франц обвиняет отца в его отношении, будто хорошо подумав о том, что он пишет. Но вместе с тем он говорит, что не считает отца виновным. По крайней мере, не более виновным, чем сам Франц. Да, по одному этому письму трудно сказать, прав ли он в своих суждениях – то, что казалось Францу грубым и пошлым, возможно, и не несло никаких подобных на себе отпечатков. Даже если он думал, что знает отца достаточно хорошо, он всё равно мог в чём-то ошибиться. Но, кажется, даже если найти ошибку в его суждениях, образ отца Франца не сильно изменится.
Чтобы хоть сколько-нибудь самоутвердиться по отношению к Тебе, отчасти и из своего рода мести, я скоро начал следить за смешными мелочами в Тебе, собирать, преувеличивать их.
Мне кажется, это ‘собирательство’ касается каждого. Даже охраняя свою семью от чужих нападок, мы сами иногда не прочь позабавиться над ней, наигранно преувеличивая всякие мелочи. Да, возможно, в то время это не было нормой, но мне почему-то кажется, что если бы Франц и не подвергался столь сильному влиянию отца и был бы чуть более волевым юношей, рано или поздно он стал бы подшучивать над отцом, возможно, чуть в более любовных выражениях.
Как выразился сам Франц: ‘…в этом письме <…> достигнуто нечто столь близкое к истине, что оно в состоянии немного успокоить нас обоих и облегчить нам жизнь и смерть’.
И, воистину. Если у вас появится желание высказаться кому-то важному, но в то же время это желание будет притеснять вас, вы можете… да, просто написать письмо. А после его окончания всё перечитать. Его даже отправлять адресату необязательно – достаточно уже того, что вы просто излили свои мысли и хотя бы немного освободили свою голову.
www.livelib.ru
Письмо отцу читать онлайн, Франц Кафка
Дорогой отец,
Ты недавно спросил меня, почему я говорю, что боюсь Тебя. Как обычно, я ничего не смог Тебе ответить, отчасти именно из страха перед Тобой, отчасти потому, что для объяснения этого страха требуется слишком много подробностей, которые трудно было бы привести в разговоре. И если я сейчас пытаюсь ответить Тебе письменно, то ответ все равно будет очень неполным, потому что и теперь, когда я пишу, мне мешает страх перед Тобой и его последствия и потому что количество материала намного превосходит возможности моей памяти и моего рассудка.
Тебе дело всегда представлялось очень простым, по крайней мере, так Ты говорил об этом мне и – без разбора – многим другим. Тебе все представлялось примерно так: всю свою жизнь Ты тяжко трудился, все жертвовал детям, и, прежде всего мне, благодаря чему я «жил припеваючи», располагал полной свободой изучать что хотел, не имел никаких забот о пропитании, а значит, и вообще забот; Ты требовал за это не благодарности – Ты хорошо знаешь цену «благодарности детей», – но по крайней мере хоть знака понимания и сочувствия; вместо этого я с давних пор прятался от Тебя – в свою комнату, в книги, в сумасбродные идеи, у полоумных друзей; я никогда не говорил с Тобой откровенно, в храм к Тебе не ходил, в Франценсбаде никогда Тебя не навещал и вообще никогда не проявлял родственных чувств, не интересовался магазином и остальными Твоими делами, навязал Тебе фабрику и потом покинул Тебя, поддерживал Оттлу в ее упрямстве, для друзей я делаю все, а для Тебя я и пальцем не пошевельнул (даже ни разу не принес Тебе билета в театр). Если Ты подытожишь свои суждения обо мне, то окажется, что Ты упрекаешь меня не в непорядочности или зле (за исключением, может быть, моего последнего плана женитьбы[1]), а в холодности, отчужденности, неблагодарности. Причем упрекаешь Ты меня так, словно во всем этом виноват я, словно одним поворотом руля я мог бы все направить по другому пути, в то время как за Тобой нет ни малейшей вины, разве только та, что Ты был слишком добр ко мне.
Это Твое обычное суждение я считаю верным лишь постольку, поскольку тоже думаю, что Ты совершенно неповинен в нашем отчуждении. Но так же совершенно неповинен в нем и я. Сумей я убедить Тебя в этом, тогда возникла бы возможность – нет, не новой жизни, для этого мы оба слишком стары, – а хоть какого-то мира, и даже если Твои беспрестанные упреки не прекратились бы, они стали бы мягче.
Как ни странно, Ты в какой-то мере предчувствуешь, что я хочу тебе сказать. Так, например, Ты недавно сказал мне: «Я всегда любил тебя, хотя внешне не обращался с тобой так, как другие отцы, но это потому, что я не умею притворяться, как другие». Ну, в общем-то, отец, я никогда не сомневался в Твоем добром ко мне отношении, но эти Твои слова я считаю неверными. Ты не умеешь притворяться, это верно, но лишь на этом основании утверждать, что другие отцы притворяются, – значит или проявить не внемлющую никаким доводам нетерпимость, или – что, по моему мнению, соответствует действительности – косвенно признать, что между нами что-то не в порядке и повинен в этом не только я, но и Ты, хотя и невольно. Если Ты действительно так считаешь, тогда мы единодушны.
Я, разумеется, не говорю, что стал таким, какой я есть, только из-за Твоего воздействия. Это было бы сильным преувеличением (и у меня даже есть склонность к такому преувеличению). Вполне возможно, что, вырасти я совершенно свободным от Твоего влияния, я тем не менее не смог бы стать человеком, который был бы Тебе по нраву. Я, наверное, все равно был бы слабым, робким, нерешительным, беспокойным человеком, не похожим ни на Роберта Кафку, ни на Карла Германна,[2] но все же другим, не таким, какой я есть, и мы могли бы отлично ладить друг с другом. Я был бы счастлив, если бы Ты был моим другом, шефом, дядей, дедушкой, даже (но тут уже я несколько колеблюсь) тестем. Но именно как отец Ты был слишком сильным для меня, в особенности потому, что мои братья умерли маленькими, сестры родились намного позже меня, и потому мне пришлось выдержать первый натиск одному, а для этого я был слишком слаб.
Сравни нас обоих: я, говоря очень кратко, – Леви.[3] с определенной кафковской закваской, но движимый не кафковской волей к жизни, к деятельности, к завоеванию, а присущими всем Леви побуждениями, проявляющимися украдкой, робко, в другом направлении и часто вообще затухающими. Ты же, напротив, истинный Кафка по силе, здоровью, аппетиту, громкоголосию, красноречию, самодовольству, чувству превосходства над всеми, выносливости, присутствию духа, знанию людей, известной широте натуры – разумеется, со всеми свойственными этим достоинствам ошибками и слабостями, к которым Тебя приводит Твой темперамент и иной раз яростная вспыльчивость. Может быть, Ты не совсем Кафка в своем общем миропонимании, насколько я могу сравнить тебя с дядей Филиппом, Людвигом, Генрихом[4] Это странно, и мне не вполне ясно, в чем тут дело. Ведь все они были более жизнерадостными, бодрыми, непринужденными, беззаботными, менее строгими, чем Ты. (Между прочим, тут я многое унаследовал от Тебя и слишком уж хорошо распорядился этим наследством, тем более что в моем характере не было тех необходимых противовесов, какими обладаешь Ты.) Но, с другой стороны, Ты в этом смысле тоже прошел через разные стадии, был, наверное, жизнерадостнее до того, как Твои дети, в особенности я, разочаровали Тебя и стали тяготить дома (когда приходили чужие. Ты становился другим), Ты и теперь, наверное, снова стал более жизнерадостным – ведь внуки и зять дали Тебе немного того тепла, которого не смогли дать дети, за исключением, может быть, Валли.[5] Во всяком случае, мы были столь разными и из-за этого различия столь опасными друг для друга, что если б можно было заранее рассчитать, как я, медленно развивающийся ребенок, и Ты, сложившийся человек, станем относиться друг к другу, то можно предположить, что Ты должен был просто раздавить меня, что от меня ничего бы не осталось. Ну, этого-то не случилось, жизнь нельзя рассчитать наперед, зато произошло, может быть, худшее. Но я снова и снова прошу Тебя не забывать, что я никогда ни в малейшей степени не считал Тебя в чем-либо виноватым. Ты воздействовал на меня так, как Ты и должен был воздействовать, только перестань видеть какую-то особую мою злонамеренность в том, что я поддался этому воздействию.
Я был робким ребенком, тем не менее я, конечно, был и упрямым, как всякий ребенок; конечно, мать меня баловала, но я не могу поверить, что был особенно неподатливым, не могу поверить, что приветливым словом, ласковым прикосновением, добрым взглядом нельзя было бы добиться от меня всего что угодно. По сути своей Ты добрый и мягкий человек (последующее этому не противоречит, я ведь говорю лишь о форме, в какой Ты воздействовал на ребенка), но не каждый ребенок способен терпеливо и безбоязненно доискиваться скрытой доброты. Ты воспитываешь ребенка только в соответствии со своим собственным характером – силой, криком, вспыльчивостью, а в данном случае все это представлялось Тебе еще и потому как нельзя более подходящим, что Ты стремился воспитать во мне сильного и смелого юношу.
Твои методы воспитания в раннем детстве я сейчас, разумеется, не могу точно описать, но я могу их себе приблизительно представить, судя по дальнейшему и по Твоему обращению с Феликсом.[6] Причем тогда все было значительно острее, Ты был моложе и потому энергичнее, необузданнее, непосредственнее, беспечнее, чем теперь, и, кроме того, целиком занят своим магазином, я мог видеть Тебя едва ли раз в день, и потому впечатление Ты производил на меня тем более сильное, что оно никогда не могло измельчиться до привычного.
Непосредственно мне вспоминается лишь одно происшествие детских лет. Может быть, Ты тоже помнишь его. Как-то ночью я все время скулил, прося пить, наверняка не потому, что хотел пить, а, вероятно, отчасти чтобы позлить вас, а отчасти чтобы развлечься. После того как сильные угрозы не помогли, Ты вынул меня из постели, вынес на балкон и оставил там на некоторое время одного, в рубашке, перед запертой дверью. Я не хочу сказать, что это было неправильно, возможно, другим путем тогда, среди ночи, нельзя было добиться покоя, – я только хочу этим охарактеризовать Твои методы воспитания и их действие на меня. Тогда я, конечно, сразу затих, но мне был причинен глубокий вред. По своему складу я так и не смог установить взаимосвязи между совершенно понятной для меня, пусть и бессмысленной, просьбой дать попить и неописуемым ужасом, испытанным при выдворении из комнаты. Спустя годы я все еще страдал от мучительного представления, как огромный мужчина, мой отец, высшая инстанция, почти без всякой причины – ночью может подойти ко мне, вытащить из постели и вынести на балкон, – вот, значит, каким ничтожеством я был для него.
Тогда это было только маловажное начало, но часто овладевающее мною с …
knigogid.ru
Письмо к папе…
Дорогой папа! Я пишу тебе это «письмо в вечность», но чувствую — ты обязательно получишь его. Потому что я знаю, что связь предков и потомков не прерывается никогда, а тонкие, невидимые нити связывают нас со всем мирозданием.
Ты большой, а я маленькая
Дорогой папа! Ты большой, а я маленькая. Я твоя маленькая девочка, а ты мой большой папа. Как сложно мне было признать себя просто маленькой девочкой, а не супер важной персоной, важнее которой нет никого на свете. Теперь я знаю — ты навсегда старше и мудрее меня. И это ты привел меня в этот мир, чтобы показать мне его красоту и силу, открыть духовные богатства, а не наоборот. Я просто твоя маленькая дочь. И для тебя я навсегда останусь такой.
Ты даешь, а я беру
Дорогой папа! Ты даешь, а я беру. Ты дал мне самое главное — мою жизнь, а разве есть что-то более ценное в нашем мире? Мне никогда не расплатиться с тобой за этот дар, потому что дети не могут дать жизнь своим родителям, и река энергии жизни не течет в обратном направлении. Я только принимаю от тебя, и передаю дальше своим детям. Прости, что не знала этого раньше, когда из всех сил пыталась спасти тебя, когда не была для тебя той, кто я есть на самом деле — твоей дочерью. Я знаю, что ты не нуждаешься в том, чтобы я жертвовала собой ради тебя, но тебе нужны мое уважение и моя благодарность.
Я возьму все, что ты дашь мне
Дорогой папа! Я возьму все, что ты дашь мне, чем бы это ни было. Я люблю, уважаю и принимаю тебя любым. Я не сужу тебя ни за что на свете, ведь я всего лишь твоя маленькая девочка, я твой ребенок. Прости, если я когда-то отвергала твои дары, и думала, что справлюсь со всем сама. Стремясь изо всех сил быть старше и умнее тебя, я потеряла себя. Я забыла, кто я есть на самом деле и больше не видела своего истинного пути. Пришло время вернуться к себе настоящей.
Прости меня за мою глупость и за мои ошибки. Мне совсем не обязательно было взрослеть раньше срока, чтобы ты ценил меня. Хотя стать взрослой все же было необходимо, чтобы нести ответственность за свою жизнь. Чтобы принимать решения самостоятельно, чтобы научиться не давать советов, о которых никто не просил.
Я благодарю тебя
Я благодарю тебя за те ценности, что ты привил мне — эти ценности и есть самое дорогое мое духовное богатство. И это богатство у меня нельзя отнять. Ты никогда не учил меня словами, а только своим примером. Ты был всегда честен со мной и другими, и я видела это. Я училась быть честной у тебя. Тебе достаточно было посмотреть на меня и я все понимала без слов. Я училась у тебя любви к своей земле в то самое время, когда ты тихо пел мне песню «С чего начинается Родина…». Я научилась у тебя любить этот мир, когда целыми днями разъезжала с тобой по деревенским полям. Благодаря такой жизни, которая протекала среди полей и лесов, я научилась впитывать в себя всю красоту этого мира, каждой клеточкой своего существа я любила этот мир. Я училась у тебя свободе выбора, когда ты давал мне возможность принимать решения самостоятельно. И самое главное я научилась у тебя любви и принятию.
Все ценности, что ты заложил в меня, я передам своим детям. Ведь именно так и продолжается Жизнь…
Я ценю и почитаю тебя, папа.
Твоя дочь
Марина Сощенко — «Мамины Истории»
Присоединяйтесь к нашей группе в контакте!
Читайте далее
mamstory.ru
Письмо к отцу | Вера-Эском
В редакцию пришло письмо от нашей читательницы Надежды Хаботиной, жительницы села Усть-Цильма. Надежда Георгиевна написала его… своему отцу, которого давно нет на свете. Разговор с родным человеком не прекращается и после перехода его в вечность.
Папа, письмо пишу тебе через 50 лет после твоей кончины. Мне очень хочется поведать тебе о своей жизни. Рассказать, как я выполнила твои наказы.
Мне было 18 лет, но я уже работала и собиралась в командировку. Ты позвал меня и попросил выслушать одну историю. У тебя был такой загадочный вид, ты хотел, чтоб о ней знала я одна. Как в детстве, ты посадил меня на колено, хотя ноги мои уже касались пола. Нас с братом Михаилом, послевоенных детей, ты часто сажал к себе на колени и рассказывал про войну, в которой ты участвовал шесть лет.
Оказалось, что история, которую ты мне рассказал тогда, касалась меня, но в то время я ещё не понимала, как она может сбыться.
Э. В. Козлов, «Старая Усть-Цильма», 1968 г.
Когда ты был школьником и учился в Усть-Цильме (хотя твои родители жили в Ермице), вас загнали на колокольню православного храма, для того чтоб помогать сбрасывать колокол. Какая от вас, малолетних детей, была польза в этом? Скорее всего, в вас хотели посеять убеждение: нет Бога и не верьте своим родителям, верующим в Него.
С вами на колокольне был звонарь, который много лет звонил в этот колокол, его сердце разрывалось от боли за такие деяния. Потом он подозвал тебя к себе и сказал: «Когда у тебя родится третья дочь, назови её Надеждой, она будет молиться за вас».
И ещё ты добавил: «Когда выйдешь замуж, не меняй свою фамилию». На что я тебе ответила: «Как так? У нас есть ещё брат, за которым останется фамилия». «Нет, это всё пусто», – с горечью сказал ты. Теперь я знаю, что звонарь тебе открыл ещё одну тайну, которую ты не захотел мне рас сказать.
…На следующий день, папа, ты умираешь у меня на руках.
Прошло четыре года после твоей смерти. Я вышла замуж в деревню, конечно сменив фамилию, у меня уже ребёнок двух с половиной лет. Как-то раз мы с мужем решили приехать в Усть-Цильму на День молодёжи. Неожиданно прилетает брат Миша из Сибири, взяв отпуск за свой счёт. Мы с ним давно не виделись. Решили идти на твою могилу, подправить и покрасить. Одновременно втроём красили столбик с разных сторон.
…А через два дня я рядом с твоей могилой хороню брата и мужа в одной могиле.
Вечером, накануне Дня молодёжи, муж Саша рассказал мне такую историю. Когда он ехал из армии (прошло только полтора месяца после возвращения его из армии), в аэропорту Ленинграда к нему подошла цыганка и сказала: «Ты скоро умрёшь не своей смертью и не один, а с парнем немного старше тебя». На меня нашёл страх, но я так бодро ответила: «Будем ещё верить всяким цыганкам! Тогда и жить не стоит».
Ночью я узнаю, что мужа и брата нет в живых. Они утонули. Тонули пять человек, все вылетели из лодки, но не стало только моих родных.
Папа, если бы ты знал, как мне было плохо… Не хотелось жить. Ты тогда, в далёком 1968 году, знал, что твоему сыну отпущена короткая жизнь и у него не будет семьи.
Отец мужа выгнал меня из дому, сказав: «Ты отрезанный ломоть». Пришлось мне ехать в Усть-Цильму. И осталась я без работы, без мужа, без крыши над головой, с маленьким ребёнком.
Прошло десять лет. Выхожу второй раз замуж за православного мужчину. Мне 34 года.
К 42 годам только захотела покреститься в православную веру, на родине мужа ходила в церковь. Но видишь, папа, как долго я не стремилась к тому, чтобы сбылись слова того звонаря о дочери, которая будет молиться за вас…
Мне 55 лет. На день смерти Саши и Миши идём на кладбище с сыном и мужем. Сидим на скамейке, а сын Сергей говорит мне: «Похорони меня рядом с отцом». Я потеряла дар речи: ему только 33 года – о какой смерти он говорит?! Пришла в себя и говорю, не показывая своего страха: «А нас кто будет хоронить? И потом, рядом с могилой твоего отца калитка».
Через десять дней сын умирает в реанимации. Опять похороны, и конечно, хороню его рядом с отцом…
К этому времени в Усть-Цильме открывается единоверческая церковь, приезжает священник.
И я понимаю, что начинают сбываться слова звонаря. Мы с мужем стали во всём помогать в церкви: он в алтаре, а я на клиросе.
Вплотную занялась историей православия в нашем районе. Об этом мало кто знает, надо восстановить справедливость. Нашла списки священников, которые служили в храмах района, их биографии – оказалось 65 человек. Было пять православных церквей и одна единоверческая (в сёлах Нерица, Замежное, Скитская, Бугаево, Усть-Цильма). С 1917 по 1938 годы в наш район было выслано множество священников, порядка двухсот. Жили они в Чукчино, Коровьем Ручье, Низевой, Усть-Цильме, Новом Бору, Ермице, Нерице. Многие умерли от тифа и различных болезней, похоронены на разных кладбищах. Для того чтоб люди узнали об этом, открыла в социальных сетях группы под названием «Дорога к Богу».
Папа, я знаю, каков мой крест. Сбылось предсказание того звонаря. Жаль, что поздно, потеряно столько времени, а так много надо сделать.
Твоя любящая дочь Надежда
с. Усть-Цильма, 2018 г.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
vera-eskom.ru
Отзывы о книге Письмо к отцу
Я не фанат Кафки. Мне непонятны его произведения, его мысли, суть самого автора. Но это ‘письмо к отцу’. Я любила своего отца, исходя из этого, я люблю читать об отцах, мысленно сравнивая их между собой. И, разумеется, это письмо Франца к отцу не стало исключением.
Франц пишет, что с детства был слабым и хилым ребёнком, в то время как его отец являлся для него прообразом всего сущего. Наверняка, вы, читатели, можете так же сказать о своих отцах. Ведь автор прав – наши отцы влияют на нас едва ли не сильнее всех. Если только вы окунётесь в воспоминания, найдёте несколько моментов, в которых ваш отец казался вам выше всех остальных отцов на планете.
Франц обвиняет отца в его отношении, будто хорошо подумав о том, что он пишет. Но вместе с тем он говорит, что не считает отца виновным. По крайней мере, не более виновным, чем сам Франц. Да, по одному этому письму трудно сказать, прав ли он в своих суждениях – то, что казалось Францу грубым и пошлым, возможно, и не несло никаких подобных на себе отпечатков. Даже если он думал, что знает отца достаточно хорошо, он всё равно мог в чём-то ошибиться. Но, кажется, даже если найти ошибку в его суждениях, образ отца Франца не сильно изменится.
Чтобы хоть сколько-нибудь самоутвердиться по отношению к Тебе, отчасти и из своего рода мести, я скоро начал следить за смешными мелочами в Тебе, собирать, преувеличивать их.
Мне кажется, это ‘собирательство’ касается каждого. Даже охраняя свою семью от чужих нападок, мы сами иногда не прочь позабавиться над ней, наигранно преувеличивая всякие мелочи. Да, возможно, в то время это не было нормой, но мне почему-то кажется, что если бы Франц и не подвергался столь сильному влиянию отца и был бы чуть более волевым юношей, рано или поздно он стал бы подшучивать над отцом, возможно, чуть в более любовных выражениях.
Как выразился сам Франц: ‘…в этом письме <…> достигнуто нечто столь близкое к истине, что оно в состоянии немного успокоить нас обоих и облегчить нам жизнь и смерть’.
И, воистину. Если у вас появится желание высказаться кому-то важному, но в то же время это желание будет притеснять вас, вы можете… да, просто написать письмо. А после его окончания всё перечитать. Его даже отправлять адресату необязательно – достаточно уже того, что вы просто излили свои мысли и хотя бы немного освободили свою голову.
www.livelib.ru
Письмо Отцу от дочери | Интернет-журнал Pandaland | Читаем журналы онлайн бесплатно
Папа, я люблю тебя. Люблю с самого первого мгновения. С тобой всегда было тепло, весело и интересно. Когда ты был рядом, я чувствовала себя увереннее и сильнее.
Но потом ты уехал, уехал работать… Я ждала тебя, но ко мне пришли грусть, печаль и одиночество. Без тебя я стала слабой и неуверенной. Ты спрашивал, почему на всех фотографиях, когда я улыбаюсь, мои глаза печальны? Потому что не было тебя рядом, папа!
Каждую ночь перед сном я так хотела услышать твои шаги в подъезде. Ты приезжал все реже и реже. Я знаю, что – то произошло у вас во взаимоотношениях с мамой. Но мне казалось, что ты бросил меня. Я всегда ждала тебя. И ты появлялся, решал мои проблемы и исчезал. Но все было не так. Как будто мой мир раскололся на 2 кусочка, и от этого было всегда грустно и больно. Все было не так.
-У твоего папы есть сын, уже взрослый, твой братишка.
Мне 12 лет, в голове помутнение, в глазах все расплывается от слез и хочется просто кричать, кричать так, чтобы твой крик затмил, перекрыл, оглушил все эмоции и ту боль, которая заполнила сердце так мгновенно и превратило его в огромный камень обиды, разочарования и страха.
– Так вот почему папы никогда нет дома, НИКОГДА! Я жду его днями, неделями. А когда он появляется, привозит множество подарков, одаривает тебя бесконечными поцелуями и комплиментами – начинается жизнь, я чувствую себя полноценной, я ничего не боюсь, потому что меня ЛЮБИТ мой ПАПОЧКА! А потом снова месяц одиночества и ожиданий. Я спрашиваю: «Мам, а когда папа приедет?», «Скоро, доченька, скоро, он трудится и старается, чтобы мы хорошо жили, поэтому у него не получается приезжать часто…» Я всегда чувствовала за этой фразой подвох, я видела его в маминых глазах. Это была печаль.
Его долго не было. Днем боль утихала, а ночью возвращалась вновь: «Он променял тебя на другого ребенка, ты не нужна ему, он не любит тебя, он живет с новой семьей, у него теперь есть СЫН, продолжатель рода, а кто ты, ты просто ошибка». Столько разных мыслей и глупых и обоснованных приходило и покидало голову, но одна единственная поселилась надолго «Я ЕГО НИКОГДА НЕ ПРОЩУ».
В одно мгновение вся моя жизнь поменялась, я закрылась от друзей и родителей, я перестала быть жизнерадостным наивным ребенком. Я старалась быть как мальчик, стала одеваться по-другому, даже изменилась моя походка, мне хотелось доказать отцу, что я тоже могу быть мальчиком, что он может и меня любить и я смогу продолжить его дела, он сможет на меня положиться и доверить в будущем свой бизнес. Боже, какие нелепые детские мысли, но это именно эти мысли заполнили мое сердце, сердце которое так жаждало любви и старалось эту любовь ЗАРАБОТАТЬ.
Я видела, что тебе тоже было очень больно. Как то мы вместе с тобой плакали, и ты говорил: «никогда не ошибайся, особенно, когда жизнь многих зависит от тебя, потому что падаешь вниз не только ты, но и все кто рядом». Я знаю, ты не хотел ошибаться.
С тех пор уже прошло больше 20 лет. Обиды утихли, раны затянулись. Теперь я понимаю многое, понимаю, почему я такая, понимаю причины своих неправильных поступков. Понимаю тебя. Все понимаю, но грусть осталась. И люблю тебя так же сильно. И нужен мне ты также сильно сейчас, как тогда.
Я понимаю, как это просто выйти замуж и развестись сегодня. Но я изо всех сил буду беречь свой брак, буду стараться для своего мужа и для своих сынишек, чтоб они никогда не чувствовали одиночество, не приобрели ненужные комплексы и страхи, а знали что мама и папа рядом и бесконечно любят их.
pandaland.kz